Птенцы расправляют крылья
Подойдя к нашему самолету, мы увидели Пионтковского, который с достоинством, даже несколько высокомерно, давал пояснения окружившим его военным.
— Какую скорость получили при испытаниях?
— 552 км/ч.
— Какова бомбовая нагрузка?
— 120 кг на внутренней подвеске.
— Маловато. А какое вооружение?
— Один неподвижный ШКАС впереди, второй, на вертлюге — сзади.
— А снизу защиты нет?
— Огонь вниз, градусов на пять, можно вести и назад между килями.
— Какая конструкция?
— Смешанная.
— Как с устойчивостью, управляемостью?
— Устойчив на всех режимах. Нагрузки на ручку и педали в допустимых пределах. Взлет и посадка просты. Считаю, что самолет доступен летчику средней квалификации.
— Какие у самолета недостатки?
— На мой взгляд, никаких. Впрочем, полетаете сами, тогда и поговорим.
Оглянувшись, Юлиан Иванович увидел нас с Холоповым и оживился. Хлопнув меня по плечу, сказал:
— А, и ты здесь.
— Какие замечания, Юлиан Иванович?
— Расскажу по дороге. Поехали.
— А как же с актом приемки-передачи?
— Машину передавать не будем. Испытания предстоят совместные. Теперь, пока институт будет устанавливать свою контрольно-записывающую аппаратуру, нам здесь делать нечего. Поехали-поехали.
На другой день, проснувшись дома с сильнейшей ангиной, я все-таки позвонил на завод:
— Андрей Иванович, как дела?
— Нормально. А у тебя?
— Я слег.
— А мы тут немного повеселились. Потом еще до трех ночи просидели за преферансом.
— Ну и здоров же ты!
— Ладно, поправляйся. А я сейчас еду в Чкаловскую.
Ну что за человек! Какая хватка! Забежит в свои кабинетик, на ходу подпишет бумаги, подсунутые ему секретарем, конечно, не читая их, затем, как заведенная машина, снова помчится в цех, на аэродром или в главк. Никаких совещаний, никогда никого к себе не вызывает. Если что-то срочное, сам спешит на место с обычной песней «Надо сделать!» да еще с такой неподражаемой жалостливой ноткой в голосе. Ну кто тут устоит перед главным инженером?